Михаил Кане, Владимир Николаев, гитары (01,03,05,07,09,11,13,15,17,19,21)
Михаил Кане, пение (15)
Запись произведена на вечере в клубе "Восток" 15 декабря 1989 года.
ОТ АВТОРА
В состав третьей пластинки вошли песни и стихи, написанные мною в разные годы в разных местах — в Ленинграде, Москве, Арктике или океанских экспедициях. Дело однако не в этом. А в том. что на третьем диске я попытался объединить те стихи и песни, которые связаны с родным Питером — "Великим городом с областной судьбой”, с собственными детством и юностью, а главное — с мучительным размышлением о моей личной вине и вине большинства моих ровесников в том, что и город этот, и вся страна, и мы сами дошли до нынешнего состояния. И все-таки, то смутное время разочарований и тревог, до которого мы дожили, не может не быть также временем самоочищения, ради наступления которого сложили головы тысячи достойных людей, а значит — и временем надежды. Мне кажется, что одним из истоков такого самоочищения может быть прикосновение к великой и горькой нашей истории и тем во многом забытым и утраченным нравственным ценностям, которые создали за века отечественная и мировая литература. Наше поколение приучали в первую очередь разрушать и ненавидеть, а не строить и любить. До сих пор помню, хотя в ту пору мне было три года, как на моем родном Васильевском острове срывали кресты с Собора Святого Андрея на углу Шестой Линии и Большого. Плоды этого воспитания налицо. Мы безнадежно опоздали "с разделением на друзей и врагов”, а теперь усиленно ищем виноватых. Не в себе — а в окружающих. И как только найдем, все начнется сначала. И сейчас самое время вспомнить о тех наших предках, которые отдали свои жизни во имя победы любви над ненавистью.
Не было почти ни одной статьи или заметки о творчестве поэта Александра Городницкого, где бы не говорилось, что он к тому же ученый, морской геолог, доктор наук, заведующий лабораторией: вот, дескать, у человека столь серьезная профессия, а он успевает сочинять и песни, и стихи — да еще какие! Достаточно назвать «Атлантов», «Над Канадой», «Донской монастырь»,— эти произведения вошли в первый диск Александра Городницкого «Атланты». А в новой пластинке есть истинно народная песня «На материк». Я сам слышал не раз горячие уверения, что эту песню, задолго до того, как Городницкий взялся за перо, уже пели в Магадане или Норильске, в отдаленных краях «невеселых дел».
Между тем автор пластинки не дважды, а трижды профессионал. Он еще и тонкий, глубокий историк. Когда-то о Карамзине говорили, что, прославившись «Письмами русского путешественника», он после заменил перемещение в пространстве путешествиями во времени и отправился в древние века за «Историей Государства Российского». Городницкий странствий не прекращает: у него и деревянные северные города, и «голубой океан Индийский», и «остров Хиос, остров Самос, остров Родос».
«Все дорога, дорога, дорога...»
Однако горы, тундра, океан — не только и не столько география, сколько история,— над тундрой «тяжелые крылья поют», оттуда «идет последний караван». Греческие острова — «человечества цветная колыбель».
В стихах и песнях Александра Городницкого свободно размещаются сотни, тысячи, случается, и миллионы лет. Сначала — хребты, скалы, древние плиты: «все временно — рептилии и люди. Что прежде них и после? — Пустота». Прошлое начинается с геологии, неторопливой истории планеты. Вслед за этим — античные образы, Испания Сервантеса, но более всего, конечно, родная старина. Московская Русь представлена и юродивым, основателем «преславной плеяды крикунов», и восьмилетним Соловецким восстанием («осуждаем вас, монахи, осуждаем»). Затем XVIII век — Петр Великий, дворец Трезини, Петр III. В XIX столетии — Пушкин, декабристы, народовольцы, стреляющие в царя, «Постоялые дворы — аэропорты девятнадцатого века», в начале XX столетия — первый авиатор Уточкин: Петербург, Петроград, «отчизна моя — Ленинград, российских провинций столица...»
Приближаются наши дни — и снова Москва, с ее двумя памятниками Гоголю, «двумя обликами одной литературы», Чистыми прудами, Донским и Новодевичьим монастырями, откуда песни уводят нас на военные поля под Москвой, под Орлом, на Колымскую трассу, «на материк».
Из миллионолетних далей мы возвращаемся к исходу восьмидесятых годов нашего века. Символично, что в родном городе поэта, на Стрелке Васильевского острова, где он родился, расположились рядом два института, не чуждых, близких поэту и ученому Городницкому: Институт геохронологии докембрия, где счет идет на сотни миллионов лет,— и Пушкинский дом Академии наук с рукописями Булгакова, Кантемира, Лермонтова, Аввакума...
Но тут-то открывается, что для Городницкого истории, собственно говоря, как бы и не было: существует некий поэтический циркуль, чья ножка постоянно вонзается в сегодняшнее, в уходящий двадцатый век, круги же свободно витают на каких угодно дистанциях — «мимо Сциллы и Харибды, мимо Трои, мимо детства моего и твоего».
Некоторые историки возражают, когда им доказывают, что сами они тоже люди определенной эпохи, и что этот факт обязательно должен отразиться на их взглядах, концепциях. Историки обижаются и стараются отстоять свою объективность от «слишком современных» субъективных эмоций.
Меж тем — зря обижаются: поэзия, которая субъективна «по определению», которая свободно и прихотливо пропускает через поэтическую личность любой век и тысячелетие,— она ведь по-своему стремится к той же цели, что и ученые, и не уступит почтенной науке в добывании истины. Однако, чтобы не засохнуть, не обмануть самих себя, и ученым, и читателям, думаем, не грех поучиться у поэта: разумеется, не стихотворному мастерству, тут дело не в таланте («историками делаются,— поэтами рождаются»). Не грех заразиться смелостью, высокой субъективностью, откровением, стремлением к нравственным оценкам, к настоящей радости и «злой тоске».
Не дело поэта расцвечивать иллюстративными подробностями, как Соловки держались против царя всея Руси,— дело поэта печалиться, размышляя о кровавом столкновении двух непримиримых правд,— у мятежных монахов своя, у государя — своя.
Поэт знает, что Петр III ничтожен,— «он» «играет на скрипке, государство уходит из рук», что новые руки, которые приберут это государство,— более сильные и умелые, но назавтра имя этого «одинокого и хлипкого» монарха возьмет себе Пугачев, и оно станет грозным знаменем крестьянской войны.
Враги, кровь, борьба — неизбежный спутник любого раздела мировой истории, присутствующие на любой странице учебника, и вдруг поражающие своей смелостью слова: «И в горло нож вонзает Брут, а под Тезеем берег крут, и хочется довериться врагу». Нельзя довериться,— но хочется: вот — история человечества! Нельзя жить без веры.
Поэзия оказывается одним из сильнейших, вернейших способов соединения времен, геологической разведкой, открывающей нравственные сокровища во всех эрах и эпохах.
За этой добычей, над тундрой, океаном, над тысячелетиями, поэт снова и снова пускается «в полет свой дальний...».
Александр Городницкий. Это имя мы, почитатели авторской песни, узнали вместе с именами Булата Окуджавы, Новеллы Матвеевой, Юлия Кима, Юрия Визбора, Ады Якушевой. Родился и вырос в Ленинграде, окончил Ленинградский горный институт. Городницкий — геолог, и его жизнь связана с постоянными экспедициями. Он побывал в Средней Азии, много лет работал в Заполярье, плавал по всем океанам, опускался на океанское дно. В экспедициях были написаны его первые песни. Так, в 1958 году появился «Снег» — песня, которую очень скоро узнали, полюбили и поют до сих пор.
Городницкий — ученый, доктор геолого-минералогических наук и член Союза советских писателей, автор трех поэтических сборников. Его творчество широко известно, особенно песни. Их поют и записывают на магнитофоны, они звучат в радиопередачах и театральных постановках, космонавты берут их с собой в космос. Вот уже много лет Александр Городницкий выступает вместе с Михаилом Кане. Михаил аккомпанирует. То мягкий, неторопливый, раздумчивый, то резкий озорной голос его гитары бережно поддерживает произносимое слово. Ничего лишнего, но звук зрительно выпуклый, полная гармония стиха и мелодии.
С. Рабинов
— Городницкий... То ж целая эпоха!
Эту фразу я услышал от Визбора; в ней была улыбка, но не было особого преувеличения: хорошо помнится эта «эпоха», короткая и яркая, два-три года во второй половине пятидесятых годов, когда Окуджава еще неизвестен, Высоцкий, «технарь»-первокурсник, «еще не вылил на чертежи ночной кофий и не ушел в артисты»; «самодеятельная песня» еще не названа, так и существует как студенческая песня: тогда-то рядом-с Визбором и Кимом, в унисон и контрапункт их иронии утверждается Александр Городницкий, и с этой поры его песни, романтические, изумительные по чистоте поэтического тона, уже неотделммы от общей мелодии послевоенного поколения - от всей нашей песенной культуры, переходящей из 50-х годов в -оследующие десятилетия.
Городницкий — это края земли, это маршруты и ветры, это замерзшие реки, огни стоянок и снег над палаткой, это кожаные куртки летчиков, вьюги за ангарами, мерцающие контуры в локаторах, это деревянные тротуары маленьких северных городков, тень птицы, пролетающей над тундрой, синий уголь и белый металл геологических карт. Туруханск, Игарка, Вайгач, Понта-Дельгада, Геркулесовы Столбы, небо над Канадой — «над Канадой небо сине, меж берез дожди косые, хоть похоже на Россию, только все же не Россия...», Сильная и свободная душа, осваивающая мир, смиряет романтический порыв точностью и чувством меры. Городницкий — не поэт безбрежья, он поэт брезжущих в тумане берегов, в его странничестве звучит тема пытливого духа, тема ищущего разума, тема природной ой кумены, внятной и дружественной человеку. Если даже не знать, что автор этих песен — виднейший океанолог, можно угадать или почувствовать нечто в этом роде, и можно почувствовать время и место его рождения как поэта.
Время — «век физиков», возрождение душ послевоенных мечтателей, отцы которых остались в окопах, в могилах. Место — край мирового океана, Ленинград, его набережные, мосты, бульвары Линий, белые ночи, ступени Эрмитажа, и дальше, в глубь памяти — голод блокады, дворы, изрытые бомбоубежищами и воронками, дальше, дальше — в память истории, туда, где скользит по воздуху Уточкин, где братается Пушкин с декабристами, где возводится на болотах город Петра — столица регулярной России. В песнях Городницкого интеллигент второй половины атомного века пытается соединить разум истории и веру в будущее убереженного на земле человечества. В этих песнях, в самом голосе поэта, все еще откликается что-то юношеское, звонкое и твердое, что-то от «русских мальчиков», возмечтавших когда-то о мировой гармонии. Ломок голос, грубоват этот молодой басок, который пробуждается к песне и будит свое поколение.
— Нас не вспомнят в «Избранном», мы писали плохо, нет печальней участи первых петухов, — пророчит Городницкий в песне, посвященной памяти Визбора.
Светла эта печаль. Вспомнят.
А. Аннинский
МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ СССР
Всесоюзная фирма грампластинок
"Мелодия", 1987
Ленинградская студия грамзаписи. Запись 1987 г.
Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок
1987. Зак. 545-О-16000. Арт. 11-1. Цена 2 руб. 50 коп.
%20(1).jpg)
%20(2).jpg)
%20(1).jpg)
.jpg)
%20(2).jpg)
.jpg)
%20(1).JPG)
.jpg)
%20(2).JPG)
